Брысь, окаянная, брысь!
В одном селе жил-был старик, да такой он был скупой да прижимистый! Сядет бывало за стол, нарежет хлеба, и не ест. А сидит да на снох посматривает: то на одну посмотрит, то на другую, а сам не ест ничего. Вот, глядя на него, и снохи тоже поглазеют-поглазеют, да и голодные вон из-за стола полезут. А старик после, только они уйдут по работам, наестся, напьется втихомолку и разляжется на печи сытёхонек.
Вот однажды отпросилась меньшая сноха и пошла к своим отцу с матерью и стала жаловаться на свёкра:
— Такой-де лютый, ненавистный! Жить нельзя! Совсем есть не даёт, всё ругается: ненасытные вы этакие!
— Хорошо, — говорит ей отец, — я приду к вам в гости, посмотрю ваши порядки сам.
И погодя денёк-другой пришёл он к старику вечерком:
— Здорово, сват!
— Здорово!
— Я к тебе в гости зашёл, рад ли ты мне?
— Рад не рад, делать нечего. Садись, так и гостем будешь!
— Как моя доченька живёт, хорошо ли хлеб жуёт?
— Ничего, живёт себе!
— Ну-ка, сватушка, соловья баснями не кормят. Давай-ка с тобой поужинаем, легче разговаривать будет.
Сели они за стол, старик нарезал хлеба, сам не ест — сидит, всё на снох глядит.
— Эх, сват! — говорит ему гость. — Это не по-нашему. У нас нарезал хлеба да поел, ещё нарезал — и это поел. А вы, бабы молодые, хлеба больше ешьте, здоровее будете!
После ужина стали они спать укладываться.
— Ты, сват, где ляжешь? — спрашивает хозяин.
— Я лягу на кутничке.
— Что ты! Тут всегда я сплю, — говорит старик.
Вишь, в куте у него были спрятаны яйца, молоко и хлеб. Ночью, как заснут все в избе, он встанет украдкою и вдоволь наестся. Сват это дело заприметил.
— Как хочешь, — говорит, — а я лягу на кутничке.
Вот улеглись все спать. В самую как есть полночь старик ползком-ползком да прямиком в залавок — скрипит! А гость ещё с вечера припас для него большой ремённый кнут. Как вытянет свата раз, как вытянет другой, третий — сам бьёт да приговаривает:
— Брысь, окаянная, брысь!
Так и пришлось старику не евши спать. Вот так-то прогостил сват у свата целых три дня и заставил надолго себя запомнить.
Проводил его старик, и с тех пор — всё, перестал во рту у снох куски считать.
